23 февраля 1990г. личный состав 72 гиап праздновал День Советской Армии с вытекающими мероприятиями, торжественным построением, торжественным собранием и дальнейшими застольями. Боевое дежурство несла 3 аэ, граница была «на замке», поэтому голос оперативного дежурного, объявивший сигнал «Дрофа» и взлет самолета с БД никому настроения не испортил, кроме летного состава группы усиления и специалистов ИТС 3 аэ, которые выехали по сигналу на аэродром.. Привыкшие мы были к этой самой «Дрофе», SR-71 постоянно держали наши дежурные силы в тонусе и обеспечивали неслабый налет наших МиГ-31 именно с БД.
Дальнейшие праздничные мероприятия были испорчены известием, что мы в праздничный день получили на БД предпосылку к летному происшествию и, как следствие, прекращение выполнения задания. Экипаж самолета б/н 08 (если не изменяет память) в составе командира корабля майора Шевченко и штурмана капитана Ханкишиева совершил посадку с отсутствующим в наличии фонарем кабины штурмана.
Я не служил в 3 аэ, к разборкам не привлекался, поэтому о развитии событий в тот день могу судить по информации командования полка, а также со слов самих Шевченко и Ханкишиева, которые я услышал на суде чести младших офицеров в гарнизонном ДОФе, где я присутствовал. Судили техника корабля старшего лейтенанта (фамилию не вспомню, литовец по национальности, из Калининградских). По той, как я понимаю, официальной версии, события происходили следующим образом.
После получения сигнала «Дрофа» экипаж майора Шевченко и штурмана капитана Ханкишиева занял места в самолете, техник корабля выполнял свои обязанности, в том числе и перечень функций, связанных с посадкой экипажа в самолет. Далее команды «запуск», «выруливание», «взлет», получение задачи, наведение. На высоте 18000 при скорости около 2М Шевченко услышал по СПУ очень сильный шум и, на фоне этого шума, крики Ханкишиева, которые очень тяжело было разобрать. Аварийных сигналов в кабине летчика не было, наведение выполнялось, откуда такой сильный шум в наушниках, что и почему кричит Ханкишиев, Шевченко понять не мог, да и заглянуть в кабину штурмана у него, по понятным причинам, возможности не было. В какой-то момент майору Шевченко удалось разобрать отдельные слова в криках Ханкишиева, из которых он понял, что у штурмана отсутствует фонарь. Поверить в такое и быстро принять решение в процессе наведения по SR-71 было трудно, но Шевченко принял решение о прекращении выполнения задания, доложил о случившемся на КП, где тоже какое-то время наблюдался всеобщий ступор от полученной информации. Все это время набегающий поток морозного воздуха со скоростью 2М не создавал особого комфорта штурману, «надувшийся» ВКК жизнь ему, слава Богу, спас. О выполнении функций штурманом не было и речи, главное было докричаться, чтобы его услышали.
Шок от вида заруливающего на стоянку самолета без фонаря кабины штурмана был и у личного состава 3 аэ, дежурившего на БД, у летного и инженерно технического состава прибывшего по сигналу. Все понимали, что разборки и оргвыводы последуют незамедлительно. Хорошо, хоть с Ханкишиевым ничего не случилось, спасибо ВКК и тем, кто его создал. Сразу вспомнили катапультирование Ханкишиева с Ту-128, и, надо же, снова Ханкишиев и снова в Амдерме, но уже на МиГ-31 да еще и на БД, да еще 23 февраля…Но самые большие проблемы светили технику корабля.
Причину срыва фонаря набегающим потоком установили быстро – был закрыт, но не «проштырился», на скорости 2М этого оказалось достаточно, чтобы он улетел в Баренцово море.
Оргвыводов по летному составу в результате расследования предпосылки к летному происшествию и невыполнения задания на БД я не помню, а вот техник корабля был предан суду чести младших офицеров, на котором я присутствовал. На этом суде Ханкишиев заявил, что, когда садился в самолет, учуял от техника корабля запах перегара, и это, по его мнению, было основной причиной того, что техник плохо контролировал закрытие и проштыривание фонаря. Летный состав в своих высказываниях на тему ответственности ИТС за жизнь летчика особо не стеснялся, возразить им было трудно, и бедному технику ничего хорошего не светило, если бы не убедительное слово командира экипажа майора Шевченко. Дословно я не помню, но запомнились слова Шевченко: «как можно выбраться на 18 тысяч с мигающим перед мордой красным табло «запри фонарь»?». Это был переломный момент в процессе суда чести и стало уже мало понятно, кого судили, техника или Ханкишиева. Тогда и ИТС вспомнил ошибки летного состава, серьезные и не очень. В результате было доказано, что многие летные происшествия, предпосылки к ним, невыполнения полетных заданий являются результатом надисциплинированности, излишней бравады, недостаточной личной подготовки именно летного состава.
Хороших сложившихся отношений между летным и инженерно-техническим составом полка этот суд чести не испортил. Дальнейшей судьбы Ханкишиева я не помню. Что могу сказать о нем, как о штурмане, т.к. являясь инженером группы обслуживания, затем ремонта РЭО, постоянно общался именно с штурманами. Не запомнил бы я его, если бы не тот случай 23 февраля. Вот до сих пор с уважением вспоминаю Олега Хрусталева (Правдинские его тоже хорошо знают), который мог выполнить перехват с частичным отказом «Заслона», профессионально мог обсудить с ИТС отказы, которые проявлялись только в воздухе, многих других хороших штурманов, в частности молодых выпускников СВВАУЛШ, с которыми сложились хорошие профессиональные и дружеские отношения. А вот о Ханкишиеве больше воспоминаний нет. Я, конечно, тоже преклоняюсь перед мужеством человека, пережившего летные происшествия, сочувствую его переживаниям в тех ситуациях. Но тут же попутно возникает впрос, - столкновение самолетов в воздухе при видимости миллион на миллион и утеря фонаря над тем же Баренцовым морем и с тем же Ханкишиевым , случайное стечение обстоятельств, злой рок, или что-то другое?