Что Вы думаете об этом?

– Этот постулат вбивается уже три десятка лет, причём заметьте, главным образом, разного рода фолк-историками, типа г-на Добрюхи, которые в своих концепциях исходят из хорошо известного приёма: «сперва соорудим конструкцию, а затем подгоним под неё нужные (как настоящие, так и просто выдуманные) факты. При этом они не удосуживаются хотя бы придать видимость достоверности этим «фактам». Вот всего один пример. Довелось мне как-то участвовать в телепрограмме, где тот же г-н Добрюха пытался доказать, что «героиня» передачи является дочерью Сталина и сталинской «экономки» Валентины Истоминой, что родилась девочка в тюрьме, в мае 1952 года. Но дело в том, что Истомина, бывшая сестрой-хозяйкой Главного дома «Ближней дачи» подразделения № 1 Управления охраны МГБ СССР, никогда в тюрьме не сидела, была уволена на пенсию из 9-го управления КГБ при СМ СССР только в июле 1959 года в звании младшего лейтенанта госбезопасности и за свою 23-летнюю службу в системе НКВД-МГБ-КГБ СССР была награждена семью медалями и двумя орденами – «Знак Почёта» и Красной Звезды. Да и звали её вовсе не Валентина, а Варвара. Всё это можно было спокойно установить, в том числе по публикации «Жизнь в тени вождей» журнала «Исторический вестник», вышедшей несколько лет назад. Но подобного рода деятелям настоящая наука не нужна, им нужны только жареные факты.

А что касается убийства И.В. Сталина, то эта версия уже давно ходила в западной советологии. Вспомните хотя бы книгу известного коллаборанта Абдурахмана Авторханова «Загадка смерти Сталина: заговор Берия», которая ещё в годы горбачёвской перестройки активно издавалась в нашей стране. С тех пор в историографии имеется не менее 10 различных версий политического заговора против Сталина, а разнообразных, порой просто фантастических, версий его убийства можно найти чуть ли не в половине биографий вождя, изданных и на Западе, и в нашей стране, включая Британскую энциклопедию. Кого только не называют главными заказчиками этого убийства – и Лаврентия Берию, который, кстати, ещё осенью 1945 года ушёл с поста главы НКВД и вернулся в объединённое МВД СССР только 5 марта 1953 года, и Никиту Хрущёва, занимавшего тогда пост одного из «рядовых» секретарей ЦК, и министра госбезопасности СССР Семёна Игнатьева, и маршала Николая Булганина, который как зам. главы союзного правительства курировал весь силовой блок Совета министров СССР и т.д.

– На чём основываются современные профессиональные историки, исследующие тему смерти Сталина?

– Сегодня можно точно констатировать следующее:

1) В личном фонде И.В. Сталина в РГАСПИ имеется три дела об истории болезни вождя: д. 1482 (25 марта 1921–14 апреля 1952) и д. 1483 (31 августа 1944–9 ноября 1953), а также д. 1484 (4 марта–4 апреля 1953) с различными советами по лечению вождя и жалобами на его неверный ход, в том числе от трёх врачей А.А. Никонова, Ф.Н. Евлахова и Е.Е. Филипповой.

2) Во всех этих документах, которые были доступны для историков, налицо многочисленные подчистки, исправления, нехватка ряда листов, изменённая нумерация страниц и другие «непонятности». Однако понять историю их происхождения пока не удалось, это могла быть и самая банальная небрежность, а не чья-то злая воля.

3) Кроме того, по информации ряда историков, в частности Юрия Николаевича Жукова, в Центральном архиве ФСБ имеется ещё одна, до сих пор засекреченная история болезни вождя, которая недоступна для историков. Но именно в ней содержится вся информация о сталинских инсультах послевоенного периода.

Естественно, все эти обстоятельства и породили немало всевозможных версий смерти И.В. Сталина, которые, как я уже сказал, во многом базируются на предположениях, разного рода допусках, а то и откровенных выдумках, типа пресловутой «операции Гамлет», якобы организованной Берия.

Хотя, надо признать, что некоторые по-настоящему профессиональные историки, в том числе Александр Пыжиков и Денис Кобба, считают, что ряд симптомов сталинской болезни, в частности постоянные скачки температуры, выходящая из-за рёбер печень и кровавая желудочная рвота, дают основания предполагать, что Сталин был действительно отравлен каким-то органическим (алкалоидным) ядом.

– Какие новые для исторической науки факты удалось обнаружить в последние годы?

– По большому счёту никаких новых фактов нет. Есть лишь новые попытки осмыслить, что же произошло на сталинской даче в те дни. Во-первых, тяжелейший геморрагический инсульт произошёл у И.В. Сталина не в ночь на 2 марта 1953 года на его московской квартире, как об этом говорилось в официальном правительственном сообщении, а сутками ранее – 1 марта 1953-го на Ближней даче вождя в подмосковном Кунцеве. Точное время очередного и последнего инсульта установить пока не удалось, но, вероятнее всего, он произошёл где-то в около полудня. Члены руководящей «четвёрки» – Г. Маленков, Л. Берия, Н. Булганин и Н. Хрущёв, которые накануне ужинали у вождя, первый раз прибыли на сталинскую дачу только поздним вечером 1 марта или даже ночью 2 марта 1953 года, но довольно быстро покинули её, не дав никаких конкретных указаний личной охране вождя и его обслуге. Вторично члены «четвёрки», а также К. Ворошилов и Л. Каганович, прибыли на сталинскую дачу уже утром 2 марта 1953-го, где-то в около 9 часов, и уже оттуда все вместе поехали в кремлёвский кабинет вождя, где состоялось первое заседание, зафиксированное в «Журнале посещений» в 10.40–11.00 утра, на котором обсуждался всего один-единственный вопрос – «Заключение врачебного консилиума об имевшем место 2 марта у товарища Сталина И.В. кровоизлиянии в мозг и тяжёлом состоянии в связи с этим его здоровья». При этом на сталинской даче в качестве дежурного у постели умирающего вождя был оставлен маршал Булганин. Во-вторых, по вине руководящей «четвёрки» (а возможно, и других заинтересованных лиц, в частности министра госбезопасности С. Игнатьева) первая медицинская помощь И.В. Сталину была оказана только спустя длительное время, не менее 12 часов с момента возникновения инсульта, когда 2 марта 1953 года, около 9 часов утра вместе с шестью членами Бюро Президиума ЦК на сталинскую дачу прибыли академики А.Л. Мясников, П.Е. Лукомский, Е.М. Тареев и ряд других медицинских светил, которые сразу диагностировали у И.В. Сталина тяжелейший геморрагический инсульт с обширным кровоизлиянием в мозг. В-третьих, известно, что к моменту своей смерти И.В. Сталин был уже довольно стар и болен, его здоровье очень сильно подточила вой­на. Ведь совершенно неслучайно, что первый инсульт случился у него именно в сентябре 1945 года, то есть сразу после окончания войны. Он на несколько месяцев выпал из работы и вернулся в Москву только в середине декабря. Второй инсульт произошёл у вождя уже в феврале 1951-го, кода было принято беспрецедентное решение, что поочерёдное председательствование на заседаниях Президиума и Бюро Президиума Совета министров СССР, рассмотрение и решение всех текущих вопросов было возложено на Булганина, Берия и Маленкова, все постановления и распоряжения Совета министров СССР, принятые этим триумвиратом, издавать за подписью Сталина. Наконец, третий инсульт настиг Сталина уже зимой 1953 года.

– Если подытоживать, что же стало причиной смерти Сталина?

– Извините, но четвёртый инсульт – это уже перебор, именно он и свёл его в могилу, а всё остальное (в том числе неоказание своевременной помощи) лишь могло ускорить смерть вождя, но не отменить её. Так что строить на пустом месте всякие версии, ей-богу не стоит, в реальной жизни всё гораздо прозаичнее и проще. И потом, поймите, к моменту внезапной болезни и смерти вождя ещё, как это ни странно, никто не был готов, и острейшая борьба за власть, которая развернётся в марте–сентябре 1953 года между Маленковым, Берия и Хрущёвым яркое тому доказательство. И в этом отношении версия двух таких антиподов, как Юрий Николаевич Жуков и Виталий Олегович Хлевнюк, о том, что Сталин всё-таки умер своей смертью, на сегодняшний день представляется наиболее доказанной. Если когда-либо появятся новые источники и достоверные данные, то это другой вопрос. Историки знают немало примеров того, как рушились старые и стройные концепции, но только под напором новых фактов и источников, но не в результате «изысканий» разного рода проходимцев, которые стремятся заработать на голых сенсациях.

Беседу вёл Вадим Попов

В феврале 1953 г. Сталин внезапно заболел. Как это случилось? Мы все были у него в субботу. Происходило это после XIX съезда партии, когда Сталин уже "подвесил" судьбу Микояна и Молотова. На первом же Пленуме после съезда он предложил создать вместо Политбюро Президиум ЦК партии в составе 25 человек и назвал поименно многих новых людей. Я и другие прежние члены Политбюро были удивлены, как и кем составлялся этот список? Ведь Сталин не знал этих людей, кто же ему помогал? Я и сейчас толком не знаю. Спрашивал Маленкова, но он ответил, что сам не знает. По своему положению Маленков должен был принимать участие в формировании Президиума, подборе людей и составлении списка, но не был к тому допущен. Может быть, это сделал сам Сталин? Сейчас я по некоторым признакам предполагаю, что он при подборе новых кадров воспользовался помощью Кагановича. Внутри Президиума действовало более узкое Бюро. Президиум фактически и не собирался, все вопросы решало Бюро. Это Сталин выдумал такую, совершенно неуставную форму: никакое Бюро не было предусмотрено в уставе партии.

Для чего Сталин создал Бюро Президиума? Ему было, видимо, неудобно сразу вышибать Молотова и Микояна, и он сделал расширенный Президиум, а потом выбрал Бюро узкого характера. Как он сказал, для оперативного руководства. И туда ни Молотова, ни Микояна не ввел, то есть "подвесил" их. Я убежден, что если бы Сталин прожил еще какое-то время, то катастрофой кончилась бы жизнь и Молотова, и Микояна. Вообще же сразу после XIX съезда партии Сталин повел политику изоляции Молотова и Микояна, не приглашал их никуда, ни на дачу, ни на квартиру, ни в кино, куда мы прежде ходили вместе.

Но Ворошилов был избран в Бюро Президиума. Характерно для Сталина, что как-то, когда мы сидели у него за затянувшейся трапезой, он вдруг говорит: "Как пролез Ворошилов в Бюро?". Мы не смотрим на него, опустили глаза. Во-первых, что за выражение "пролез"? Как это он может "пролезть"? Потом мы сказали: "Вы сами его назвали, и он был избран". Больше Сталин эту тему не развивал. Однако его заявление понятно, потому что Ворошилова еще до XIX съезда он не привлекал к работе как члена Политбюро: никакого участия тот в заседаниях не принимал, документов не получал. Сталин же говорил нам в узком кругу, что подозревает Ворошилова как английского агента. Невероятные, конечно, глупости. А Молотова он как-то "заподозрил" в моем присутствии. Я находился на даче у Сталина, кажется, в Новом Афоне. И вдруг ему взбрело в голову, что Молотов является агентом американского империализма, продался американцам, потому что ездил, будучи по делам в США, в железнодорожном салон-вагоне. Значит, имеет свой вагон, продался! Мы разъясняли, что у Молотова никаких своих вагонов не могло быть, там все принадлежит частной железнодорожной компании. Вот какие затмения находили уже на Сталина в последние месяцы его жизни.

И вот как-то в субботу от него позвонили, чтобы мы пришли в Кремль. Он пригласил туда персонально меня, Маленкова, Берию и Булганина. Приехали. Он говорит: "Давайте посмотрим кино". Посмотрели. Потом говорит снова: "Поедемте, покушаем на ближней даче". Поехали, поужинали. Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили его, наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его "обеды". Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность.

Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошел проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Распрощались мы и разъехались.

Мы уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого за обедом не случилось, а не всегда обеды кончались в таком добром тоне. Разъехались по домам. Я ожидал, что, поскольку завтра выходной день, Сталин обязательно нас вызовет, поэтому целый день не обедал, думал, может быть, он позовет пораньше? Потом все же поел. Нет и нет звонка! Я не верил, что выходной день может быть пожертвован им в нашу пользу, такого почти никогда не происходило. Но нет! Уже было поздно, я разделся, лег в постель.

Вдруг звонит мне Маленков; "Сейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со Сталиным. Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе и известил Берию и Булганина. Отправляйся прямо туда". Я сейчас же вызвал машину. Она была у меня на даче. Быстро оделся, приехал, все это заняло минут 15. Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным. Зашли туда, спросили: "В чем дело?" Они: "Обычно товарищ Сталин в такое время, часов в 11 вечера, обязательно звонит, вызывает и просит чаю. Иной раз он и кушает. Сейчас этого не было". Послали мы на разведку Матрену Петровну, подавальщицу, немолодую женщину, много лет проработавшую у Сталина, ограниченную, но честную и преданную ему женщину.

Чекисты сказали нам, что они уже посылали ее посмотреть, что там такое. Она сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит, а под ним подмочено. Чекисты подняли его, положили на кушетку в малой столовой. Там были малая столовая и большая. Сталин лежал на полу в большой столовой. Следовательно, поднялся с постели, вышел в столовую, там упал и подмочился. Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам.

Прошло небольшое время, опять слышу звонок. Вновь Маленков: "Опять звонили ребята от товарища Сталина. Говорят, что все-таки что-то с ним не так. Хотя Матрена Петровна и сказала, что он спокойно спит, но это необычный сон. Надо еще раз съездить". Мы условились, что Маленков позвонит всем другим членам Бюро, включая Ворошилова и Кагановича, которые отсутствовали на обеде и в первый раз на дачу не приезжали. Условились также, что вызовем и врачей. Опять приехали мы в дежурку. Прибыли Каганович, Ворошилов, врачи. Из врачей помню известного кардиолога профессора Лукомского(1). А с ним появился еще кто-то из медиков, но кто, сейчас не помню. Зашли мы в комнату. Сталин лежал на кушетке. Мы сказали врачам, чтобы они приступили к своему делу и обследовали, в каком состоянии находится товарищ Сталин. Первым подошел Лукомский, очень осторожно, и я его понимал. Он прикасался к руке Сталина, как к горячему железу, подергиваясь даже. Берия же грубовато сказал: "Вы врач, так берите, как следует".

Лукомский заявил, что правая рука у Сталина не действует. Парализована также левая нога, и он не в состоянии говорить. Состояние тяжелое. Тут ему сразу разрезали костюм, переодели и перенесли в большую столовую, положили на кушетку, где он спал и где побольше воздуха. Тогда же решили установить рядом с ним дежурство врачей. Мы, члены Бюро Президиума, тоже установили свое постоянное дежурство. Распределились так: Берия и Маленков вдвоем дежурят, Каганович и Ворошилов, я и Булганин. Главными "определяющими" были Маленков и Берия. Они взяли для себя дневное время, нам с Булганиным выпало ночное. Я очень волновался и, признаюсь, жалел, что можем потерять Сталина, который оставался в крайне тяжелом положении. Врачи сказали, что при таком заболевании почти никто не возвращался к труду. Человек мог еще жить, но что он останется трудоспособным, маловероятно: чаще всего такие заболевания непродолжительны, а кончаются катастрофой.

Мы видели, что Сталин лежит без сознания и не сознает, в каком он состоянии. Стали кормить его: с ложечки давали бульон и сладкий чай. Распоряжались там врачи. Они откачивали у него мочу, он же оставался без движения. Я заметил, что при откачке он старался как бы прикрыться, чувствуя неловкость. Значит, что-то сознает. Днем (не помню, на какой именно день его заболевания) Сталин пришел в сознание. Это было видно по выражению его лица. Но говорить он не мог, а поднял левую руку и начал показывать не то на потолок, не то на стену. У него на губах появилось что-то вроде улыбки. Потом стал жать нам руки. Я ему подал свою, и он пожал ее левой рукой, правая не действовала. Пожатием руки он передавал свои чувства. Тогда я сказал: "Знаете, почему он показывает нам рукой? На стене висит вырезанная из "Огонька" репродукция с картины какого-то художника. Там девочка кормит из рожка ягненка. А мы поим товарища Сталина с ложечки, и он, видимо, показывая нам пальцем на картину, улыбается: мол, посмотрите, я в таком же состоянии, как этот ягненок".

Как только Сталин свалился, Берия в открытую стал пылать злобой против него. И ругал его, и издевался над ним. Просто невозможно было его слушать! Интересно впрочем, что как только Сталин пришел в чувство и дал понять, что может выздороветь, Берия бросился к нему, встал на колени, схватил его руку и начал ее целовать. Когда же Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся на ноги и плюнул на пол. Вот истинный Берия! Коварный даже в отношении Сталина, которого он вроде бы возносил и боготворил.

Наступило наше дежурство с Булганиным. Мы и днем с ним приезжали на дачу к Сталину, когда появлялись профессора, и ночью дежурили. Я с Булганиным тогда был больше откровенен, чем с другими, доверял ему самые сокровенные мысли и сказал: "Николай Александрович, видимо, сейчас мы находимся в таком положении, что Сталин вскоре умрет. Он явно не выживет. Да и врачи говорят, что не выживет. Ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?". - "Какой?". Он возьмет пост министра госбезопасности (в ту пору Министерства государственной безопасности и внутренних дел были разделены). Нам никак нельзя допустить это. Если Берия получит госбезопасность - это будет начало нашего конца. Он возьмет этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. И он это сделает!"

Булганин сказал, что согласен со мной. И мы стали обсуждать, как будем действовать. Я ему: "Поговорю с Маленковым. Думаю, что Маленков такого же мнения, он ведь должен все понимать. Надо что-то сделать, иначе для партии будет катастрофа". Этот вопрос касался не только нас, а всей страны, хотя и нам, конечно, не хотелось попасть под нож Берии. Получится возврат к 1937 - 1938 годам, а может быть, даже похуже. У меня имелись сомнения: я не считал Берию коммунистом и полагал, что он просто пролез в партию. У меня маячили в сознании слова Каминского, что во время гражданской войны, когда англичане оккупировали Баку, он был агентом их контрразведки; что это волк в овечьей шкуре, влезший в доверие к Сталину и занявший высокое положение. Сам Сталин тяготился им. Мне казалось, что были дни, когда Сталин боялся Берии.

На подобные мысли наталкивал меня и такой инцидент, хочу о нем рассказать. Как-то сидели мы у Сталина. Вдруг он смотрит на Берию и говорит: "Почему сейчас у меня окружение целиком грузинское? Откуда оно взялось?". Берия: "Это верные вам, преданные люди". - "Но отчего это грузины верны и преданы? А русские, что, не преданы и не верны, что ли? Убрать!". И моментально как рукой сняло этих людей. Берия был способен через своих людей сделать со Сталиным то, что проделывал с другими людьми по поручению того же Сталина: уничтожать, травить и прочее. Поэтому Сталин, видимо (если рассуждать за него), считал, что Берия способен сделать то же самое и с ним. Значит, надо убрать окружение, через которое Берия имеет доступ и в покои, и к кухне. В те дни Берия ходил как побитый.

Но Сталин не понимал по старости, что тогдашний нарком госбезопасности Абакумов(2) докладывает ему обо всем уже после того, как доложит Берии и получит указания, как сообщить Сталину. Сталин думал, что он выдвинул свежего человека и тот делает только то, что велит Сталин. В ту же сторону раскрутилось "мингрельское дело". Сталин продиктовал тогда решение (и оно было опубликовано), что мингрелы связаны с турками, что среди них есть лица, которые ориентируются на Турцию. Конечно, чепуха! Я считаю, что тут имела место акция, направленная Сталиным против Берии, потому что Берия - мингрел. Таким образом, он готовил удар против Берии. Тогда много было произведено арестов, но Берия ловко вывернулся: влез в это дело как "нож Сталина" и сам начал расправу с мингрелами. Бедные люди. Тащили их тогда на плаху, как баранов.

Существовали и другие факты, которые свидетельствовали о вероломстве Берии, о недоверии Сталина к Берии. Итак, поговорили мы обо всем с Булганиным, кончилось наше дежурство, и я уехал домой. Хотел поспать, потому что долго не спал на дежурстве. Принял снотворное, лег. Только лег, но еще не уснул, услышал звонок. Маленков: "Срочно приезжай, у Сталина произошло ухудшение. Выезжай срочно!" Я сейчас же вызвал машину. Действительно, Сталин был в очень плохом состоянии. Приехали и другие. Все видели, что Сталин умирает. Медики сказали нам, что началась агония. Он перестал дышать. Стали делать ему искусственное дыхание. Появился какой-то огромный мужчина, начал его тискать, совершать манипуляции, чтобы вернуть дыхание. Мне, признаться, было очень жалко Сталина, так тот его терзал. И я сказал: "Послушайте, бросьте это, пожалуйста. Умер же человек. Чего вы хотите? К жизни его не вернуть". Он был мертв, но ведь больно смотреть, как его треплют. Ненужные манипуляции прекратили.

Как только Сталин умер, Берия тотчас сел в свою машину и умчался в Москву с "ближней" дачи. Мы решили вызвать туда всех членов Бюро или, если получится, всех членов Президиума ЦК партии. Точно не помню. Пока они ехали, Маленков расхаживал по комнате, волновался. Я решил поговорить с ним. "Егор, - говорю, - мне надо с тобой побеседовать". "О чем?" - холодно спросил он. "Сталин умер. Как мы дальше будем жить?" - "А что сейчас говорить? Съедутся все, и будем говорить. Для этого и собираемся". Казалось бы, демократический ответ. Но я-то понял по-другому, понял так, что давно уже все вопросы оговорены им с Берией, все давно обсуждено. "Ну, ладно, - отвечаю, - поговорим потом".

Вот собрались все. Тоже увидели, что Сталин умер. Приехала и Светлана. Я ее встретил. Когда встречал, сильно разволновался, заплакал, не смог сдержаться. Мне было искренне жаль Сталина, его детей, я душою оплакивал его смерть, волновался за будущее партии, всей страны. Чувствовал, что сейчас Берия начнет заправлять всем. А это - начало конца. Я не доверял ему, не считал уже его коммунистом. Я считал его способным на все, быстрым на расправу мясником и убийцей.

И вот пошло распределение "портфелей". Берия предложил назначить Маленкова председателем Совета Министров СССР с освобождением его от обязанностей секретаря ЦК партии. Маленков предложил утвердить своим первым заместителем Берию и слить два министерства, госбезопасности и внутренних дел, в одно Министерство внутренних дел, а Берию назначить министром. Я молчал. Молчал и Булганин. Тут я волновался, как бы Булганин не выскочил не вовремя, потому что было бы неправильно выдать себя заранее. Ведь я видел настроение остальных. Если бы мы с Булганиным сказали, что мы против, нас бы обвинили большинством голосов, что мы склочники, дезорганизаторы, еще при неостывшем трупе начинаем в партии драку за посты. Да, все шло в том самом направлении, как я и предполагал.

Молотова тоже назначили первым замом предсовмина. Кагановича - замом. Ворошилова предложили избрать председателем Президиума Верховного Совета СССР, освободив от этой должности Шверника. Очень неуважительно выразился в адрес Шверника Берия: сказал, что его вообще никто в стране не знает. Я видел, что тут налицо детали плана Берии, который хочет сделать Ворошилова человеком, оформляющим в указах то, что станет делать Берия, когда начнет работать его мясорубка. Меня Берия предложил освободить от обязанностей секретаря Московского комитета партии с тем, чтобы я сосредоточил свою деятельность на работе в ЦК партии. Провели мы и другие назначения. Приняли порядок похорон и порядок извещения народа о смерти Сталина. Так мы, его наследники, приступили к самостоятельной деятельности по руководству государством и партией.

…На пороге вместо Поскребышева стоял новый порученец с папкой бумаг. Поскребышева заменить было трудно, и Сталин уже три месяца не мог сделать окончательного выбора — кто станет таким же оруженосцем, как опальный помощник?
Кивнув головой на стол, куда В.Н. Малин положил папку с документами, подготовленную в секретариате «вождя» (за ним наблюдал по его поручению сейчас Маленков), Сталин, не отвечая на приветствие, бросил:
— Пусть мне позвонит Маленков.
— Будет исполнено, товарищ Сталин!
Через две-три минуты в трубке звучал голос его фаворита, исторгающий наивысшую готовность выполнить любую волю «Хозяина».
— Вечером я схожу в Большой… Проследите. Бумаг больше не присылайте, а завтра вечером вы, Хрущев, Берия, — помолчав, добавил: — и Булганин… приезжайте ко мне.
— Хорошо, товарищ Сталин! Все прослежу, рассмотрю документы, передам Ваше распоряжение указанным товарищам… Все будет сделано!
Сталин, не дослушав скороговорки Маленкова, положил трубку. Предательская слабость, легкое головокружение не проходили. Хотя он всего месяц-полтора как приехал из Сочи, обычного облегчения, свежести не наступило. Рассмотрев документы, Сталин стал изучать газеты, журналы, переводы зарубежных статей и книг. Вечером Сталин в сопровождении дюжины телохранителей отправился в Большой театр на балет «Лебединое озеро». Около ложи его ждал, как обычно, комендант театра, работник МГБ А.Т. Рыбин. Сев в угол пустой ложи (раньше иногда он, бывало, приглашал Молотова или Жданова), Сталин отрешенно смотрел на сцену, зная до мелочей каждый нюанс хореографии и музыки спектакля. Не дожидаясь окончания последнего акта, уехал. Смутная тревога не покидала диктатора: усиливающаяся слабость пугала его. Он не был мистиком, но всю жизнь видел эфемерные контуры личных опасностей. Сталин чувствовал, что сейчас одна из них рядом. И, видимо, она реальна.

28 февраля 1953 года, встав позже обычного, Сталин почувствовал, что незаметно вошел в норму, настроение поднялось. Почитал сводки из Кореи, протоколы допросов «врачей-отравителей» М.С. Вовси, Я.Г. Этингера, Б.Б. Когана, М.Б. Когана, А.М. Гринштейна. Немного погулял. Поздно вечером, как он и распорядился, на дачу приехали Маленков, Берия, Хрущев и Булганин. Ужинали. Обговорили (считай — решили), как всегда, уйму вопросов. Булганин подробно обрисовал военную обстановку в Корее. Сталин ещё раз убедился, что ситуация там патовая, и решил назавтра через Молотова посоветовать китайцам и корейцам «торговаться на переговорах до последнего», но в конце концов идти на прекращение боевых действий.
Долго говорил Берия. Он чувствовал, что отношение Сталина к нему незаметно изменилось; «вождь», будучи ещё более хитрым человеком, чем он, кажется, заподозрил в нелояльности своего заплечных дел мастера. Потому Берия сегодня старался вовсю.

— Рюмин неопровержимо доказал, что вся эта братия — Вовси, Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер, Егоров, Василенко, Шерешевский и другие — давно уже потихоньку сокращает жизнь высшему руководящему составу. Жданов, Димитров, Щербаков — список жертв мы сейчас уточняем — дело рук этой банды. Электрокардиограмму Жданова, например, просто подменили… Скрыли имевшийся у него инфаркт, позволили ходить, работать и быстро довели до ручки… А самое главное — это все агентура еврейской буржуазно-националистической организации «Джойнт». Нити тянутся глубоко: к партийным, военным работникам. Большинство обвиняемых признались…

Сталин вспомнил, что «дело врачей» началось, собственно, с профессора В.Н. Виноградова, который во время своего последнего визита к Сталину в 1952 году обнаружил у него заметное ухудшение здоровья и порекомендовал максимально воздерживаться от активной деятельности. Сталин пришел в бешенство. Виноградова к нему больше не допустили и вскоре арестовали. А недовольство Сталина врачами стали активно прорабатывать в МГБ, где один из следователей — Рюмин — решил сделать карьеру на этом «деле». События развивались быстро. Чувствуя желание Сталина, органы готовили громкое дело о широком «медицинском заговоре» откровенно антисемитского характера. Наверняка был бы процесс, были бы жертвы, и кто знает, как далеко зашло бы это новое кровавое дело? Лишь неожиданная смерть тирана не дала новой трагедии дойти до логического сталинского конца.
В тот последний вечер Сталин два-три раза интересовался ходом следствия. Наконец спросил ещё раз чрезмерно услужливого в последнее время Берию:
— А как Виноградов?
— Этот профессор, кроме своей неблагонадежности, имеет длинный язык. У себя в клинике стал делиться с одним врачом, что-де у товарища Сталина уже было несколько опасных гипертонических приступов…
— Ладно, — оборвал Сталин. — Что вы думаете делать альше? Врачи сознались? Игнатьеву скажите: если не добьется полного признания врачей, то мы его укоротим на величину головы…
— Сознаются. С помощью Тимашук, других патриотов завершаем расследование и будем просить Вас разрешить провести публичный процесс…
— Готовьте, — бросил Сталин и перешел к другим делам.

Сидели до четырех утра 1 марта. К концу ночной беседы Сталин был раздражен, не скрывал своего недовольства Молотовым, Маленковым, Берией, досталось и Хрущеву. Только в адрес Булганина он не проронил ни слова. Все ждали, когда «Хозяин» поднимется, чтобы они могли уехать. А Сталин долго говорил, что, похоже, в руководстве кое-кто считает, что можно жить старыми заслугами. Ошибаются. Сталинские слова звучали зловеще. Его собеседники не могли не знать, что за этим раздражением «вождя» скрывается какой-нибудь новый замысел. Может быть, и такой: убрать всех старых членов Политбюро, чтобы свалить на них все свои бесчисленные прегрешения. Сталин понимал, что судьба не даст ему много времени. Но даже он не мог знать, что эта гневная тирада была последней в его жизни. Песочные часы были уже пусты. Из сосуда вытекали последние песчинки… Оборвав свою мысль на полуслове, Сталин сухо кивнул всем и ушел к себе. Все молча вышли и быстро разъехались. Было ещё темно. Маленков с Берией сели в одну машину.

Как вспоминал в беседе со мной А.Т. Рыбин, (прикрепленный) 1 марта в полдень обслуга стала беспокоиться. Сталин не появлялся, никого не вызывал. А идти к нему без вызова было нельзя. Тревога нарастала. Но вот в 18.30 в кабинете у Иосифа Виссарионовича, продолжал Рыбин, зажегся свет. Все вздохнули с облегчением. Ждали звонка. Сталин не обедал, не смотрел почту, документы. Все это было необычно, странно. Но шло время, рассказывал Рыбин, не скрывавший своих личных симпатий к Сталину, а вызова не было. Наступило 20 часов, затем 21, 22 часа — в помещениях Сталина полная тишина. Беспокойство достигло крайней точки. Среди помощников и охраны начались споры: нужно идти в комнаты, зрели дурные предчувствия. Дежурные сотрудники М. Старостин, В. Туков, подавальщица М. Бутусова стали решать, кому идти. В 23 часа пошел Старостин, взяв почту как предлог, если «Хозяин» будет недоволен нарушением установившегося порядка.

Старостин прошел несколько комнат, зажигая по пути свет, и, включив освещение в малой столовой, отпрянул, увидев на полу лежащего Сталина в пижамных брюках и нижней рубашке. Он едва поднял руку, позвав к себе Старостина, но сказать ничего не смог. В глазах были ужас, страх и мольба. На полу лежала «Правда», на столе открытая бутылка боржоми. Видимо, здесь Сталин лежал уже давно, т.к. свет в столовой не был включен. Прибежала на вызов Старостина потрясенная челядь. Сталина перенесли на диван. Несколько раз он пытался что-то произнести, но раздавались лишь какие-то неясные звуки. Кровоизлияние в мозг парализовало не только речь, но затем и сознание. Может быть, в эти минуты Сталин успел вспомнить о трагедии Ленина, обреченного на долгую страшную немоту?

По словам Рыбина, охрана и порученцы стали звонить в МГБ Игнатьеву. Тот посоветовал звонить Берии, Маленкову. Берию нигде найти не могли. Маленков без Берии не решался предпринять каких-либо мер. Один из самых могущественнейших людей на планете в критическую минуту оказался отгороженным от элементарной медицинской помощи частоколом бюрократических инструкций и запретов. «Вождь» стал заложником своей Системы. Как выяснилось впоследствии, без разрешения Берии к Сталину врачей вызывать было нельзя. Так было записано в одной из бесчисленных инструкций.

Наконец в одном из правительственных особняков в компании новой женщины разыскали сталинского Монстра, и в три часа ночи Берия и Маленков приехали. Берия был заметно под винными парами. Маленков зашел к умирающему Сталину в носках и с новыми ботинками, которые он засунул почему-то под мышки (видимо, чтобы не скрипели). Человек, лежащий на диване, издавал предсмертные хрипы. Берия не стал вызывать медиков, а тут же напустился на обслугу:
— Что вы паникуете! Не видите, товарищ Сталин крепко спит! Марш все отсюда и не нарушайте сон Иосифа Виссарионовича! Я ещё разберусь с вами!
Его не очень решительно поддержал Маленков. Складывалось впечатление, убежденно говорил Рыбин, что Сталину, который после инсульта лежал без медицинской помощи уже шесть — восемь часов, никто и не собирался её оказывать. Похоже, что все шло по сценарию, который устраивал Берию, заключил Рыбин. Выгнав охрану и прислугу, запретив ей куда-либо звонить, соратники с шумом уехали. Лишь около 9 часов утра вновь приехали Берия, Маленков, Хрущев, а затем и другие члены Политбюро с врачами.

В своей книге дочь Сталина Светлана вспоминала: «В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного (академик В.Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме), ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген легких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни. Все делалось как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было спасти». Все были полны торжественной, печальной, государственной значимости, хотя ни у кого не возникало сомнения, что это — конец. Обширный инсульт сразил «вождя». Но Берия то и дело подходил к врачам и громко, чтобы слышали все, с угрозой спрашивал:
— Вы гарантируете жизнь товарища Сталина? Вы понимаете всю вашу ответственность за здоровье товарища Сталина? Я хочу вас предупредить…
Смертельно бледные профессора, врачи, медсестры что-то неслышно лепетали, суетились, чувствуя, что после смерти «вождя» и их может ожидать самое страшное. Берия не скрывал торжествующего выражения лица. Все в Политбюро, включая Маленкова, боялись этого выродка. Смерть тирана сулила продолжение новых кровавых оргий. Устав от бесчисленных распоряжений, показной заботы, убедившись, что Сталин уже фактически находится по ту сторону невидимой линии, которая делит жизнь и смерть, Берия умчался на несколько часов в Кремль, оставив политическое руководство страны у смертного одра «вождя». Я уже высказывал версию, что первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Л.П. Берия форсировал большую политическую игру, которую он задумал давно. Его срочный выезд в Кремль был связан, возможно, со стремлением изъять из сталинского сейфа документы диктатора, где могли быть (чего боялся Берия) распоряжения, касающиеся его. Сталин мог, вероятно, оставить завещание, и в то время, когда его авторитет был безграничным, едва ли нашлись бы силы, которые оспорили последнюю волю умершего.

Вернувшись через несколько часов, Берия, ещё более уверенный в себе, откровенно диктовал подавленным соратникам: срочно подготовить правительственное сообщение о болезни Сталина, опубликовать бюллетень о течении болезни. В правительственном сообщении, переданном по радио и напечатанном в газетах, в частности, говорилось: «В ночь на 2-е марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве в своей квартире (а был он на даче. — Прим. Д. В. ), произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи. Появились тяжелые нарушения деятельности сердца и дыхания… Лечение товарища Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и Советского Правительства… Тяжелая болезнь товарища Сталина повлечет за собой более или менее длительное неучастие его в руководящей деятельности».

После первого бюллетеня успели обнародовать ещё два сообщения — на 2 часа и на 16 часов 5 марта. Медицинские светила А.Ф. Третьяков, И.И. Куперин, П.Е. Лукомский, Н.В. Коновалов, А.Л. Мясников, Е.М. Тареев, И.Н. Филимонов, И.С. Глазунов и другие (после не оконченного пока «дела врачей» Берия позаботился, чтобы Сталина лечили академики и профессора лишь одной национальности) не скрывали: катастрофа рядом. Зловещее шипение Монстра над ухом врачей не изменило их вывода: «Острые нарушения кровообращения в венечных артериях сердца с очаговыми изменениями в задней стенке сердца», «тяжелый коллапс», «состояние продолжает оставаться крайне тяжелым». Они ещё не знали, что периодические расстройства мозгового кровообращения ранее уже создали множественные мелкие полости (кисты) в ткани мозга, особенно в его лобных долях. Такие изменения, как полагают сегодня специалисты, вызывали нарушения в психической сфере и наслаивались на деспотический характер Сталина, усугубляя и без того его тиранические наклонности{1145}. Но я думаю, что это были обычные старческие явления. Несмотря на чудовищную нравственную аномалию, Сталин, по моему мнению, не был человеком, которым должны были заниматься психиатры. Его «болезнь» социальная — цезаризм и тирания. Можно, пожалуй, сказать и по-другому: больным был не только лидер, но и все общество.

А у постели умирающего заканчивался акт драмы, которая только через годы позволит обнажить глубину трагедии народа, связанную с жизнью этого человека. Тогда казалось, что трагедия народа — его смерть, а через годы поймут — преступления его жизни. Несколько раз в зале появлялся Василий, выкрикивавший пьяным голосом: «Сволочи, загубили отца!»; здесь же стояла окаменевшая дочь, сидели в креслах, на диване уставшие от бессонницы и надвигавшейся неизвестности члены Политбюро. Ворошилов, Каганович, Хрущев и ещё некоторые плакали. Берия неоднократно подходил к Сталину и громко спрашивал:
— Товарищ Сталин, здесь находятся все члены Политбюро, скажи нам что-нибудь.

Берия вел себя, как наследный принц гигантской империи, способный распорядиться жизнью любого её обитателя. Тот, кому он служил, кто дал ему бесконтрольную власть, Берию уже не интересовал. Для него Сталин отошел в прошлое. Берия был весь устремлен в ближайшее будущее. Конец «вождя» не заставил себя долго ждать. Думаю, о последних мгновениях жизни диктатора лучше всех поведала его дочь, бывшая в те минуты рядом с умирающим: «Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент — не знаю, так ли на самом деле, но так казалось, — очевидно в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут — это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть, — тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился… В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела». Было 9 часов 50 минут 5 марта 1953 года.

Некоторые вытирали слезы, неподдельно скорбя, вглядываясь покрасневшими глазами в строгий, как-то сразу побелевший знакомый профиль. На коленях у тела, положив голову на грудь, по-бабьи ревела В.В. Истомина, экономка Сталина, которая около двадцати лет заботилась о нем, сопровождала его всегда во время выездов на юг, даже на две из трех международные конференции в годы войны. Оцепенение, вызванное смертью земного бога, однако, быстро прошло. Вдруг все сразу как-то засуетились, разом заговорили и гурьбой повалили к выходу: нужно было собрать Политбюро, решать государственные дела и первым среди них, наряду с похоронами, — кому передавать дела, если умерший сам об этом не распорядился.

Д.Т. Шепилов вспоминал: «Тогда я работал главным редактором «Правды». Страна притихла, все ждали известий из Москвы: как там Сталин… Утром пятого — звонок, голос Суслова:
— Быстро приезжайте на «уголок» (так в кремлевском обиходе именовали кабинет «вождя»). Товарищ Сталин умер… — И положил трубку.
В кабинете решали вопросы, связанные с организацией похорон. Мне бросилось в глаза, говорил Дмитрий Трофимович, как вели себя члены Политбюро.

Уселись за длинный стол. Кресло Сталина во главе никто не занял. Напротив друг друга, рядом с председательским местом, разместились и Берия и Маленков. Оба не могли скрыть своего возбуждения. Перебивая бесцеремонно своих соратников, они говорили больше других. Берия прямо сиял. Хрущев говорил мало, был явно в шоке… Каганович тоже что-то говорил невпопад… Удивило одно (я это хорошо запомнил): Молотов сидел молча, отрешенный, с каменным выражением лица, и, кажется, на протяжении полуторачасового, довольно бестолкового совещания не произнес ни слова…» Каждый по-своему чувствовал: день 5 марта может стать не только концом «вождя», но и началом новой «дворцовой» эпохи.

На другой день состоялось необычное совместное заседание трех органов — Центрального Комитета партии, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР. Никаких распоряжений Сталина на случай его смерти обнаружить не удалось. С момента болезни «вождя» в его кабинете один раз был только Берия, после чего он приказал опечатать помещение. Нужно было решать вопрос о преемственности власти. Для демократической системы это обычная процедура: все в соответствии с конституционными нормами. Там, где демократия была эфемерной, где в эпицентре государства был такой человек, как Сталин, это всегда неизвестность и таинственность. Вел заседание Маленков. Но решения были оговорены до заседания в узком кругу.

Один пост Сталина — Председателя Совмина, было решено передать Г.М. Маленкову, который последние два-три года был заметным фаворитом «вождя». , .Первыми заместителями к нему определили Л.П. Берию, В.М. Молотова, Н.А. БулганинаМ. Кагановича. Среди других вопросов, связанных с перестановками в государственном руководстве, следует выделить такие: вновь были объединены министерства государственной безопасности и внутренних дел. Разросшееся гигантское МВД опять возглавил Берия. Он и раньше был фактическим руководителем двух министерств, а теперь, сохранив пост первого заместителя (и, видимо, буквально первого) Председателя Совмина, взял рычаги управления ведомством, которое на протяжении четверти века фактически бесконтрольно стояло над всеми другими. Берия, судя по всему, намеревался не только сохранить существовавшее при Сталине положение, но и усилить роль министерства при решении внутренних и внешнеполитических вопросов. По сути, в его руках находился аппарат, с помощью которого он мог в последующем прийти к власти. Молотов был назначен министром иностранных дел, а Булганин — военным министром. Законодательная власть претерпела также существенные персональные изменения: Н.М. Шверника, бывшего Председателя Президиума Верховного Совета, отправили «на профсоюзы», а его место занял К.Е. Ворошилов, после войны пребывавший в немилости у «вождя».
Не менее серьезные перемены произошли и в высшем партийном органе. «Руководящее ядро», собравшись ночью, накануне этого памятного заседания, менее чем через 12 часов после смерти Сталина по предложению Молотова, поддержанного остальными, решило резко сократить численность Политбюро, которое после XIX съезда КПСС (октябрь 1952 г.) стало называться Президиумом ЦК. Сталин к концу жизни, по всей вероятности, вел дело к тому, чтобы освободиться от своих многолетних соратников — Берии, Ворошилова, Кагановича, Микояна, Молотова, Хрущева, возможно, и некоторых других.
Устранить их всех он планировал постепенно, но у него, Сталин чувствовал это, было немного времени. Его изощренный ум, как всегда, нашел неожиданный ход. Он предложил (конечно, в старом Политбюро все сразу согласились) увеличить состав Президиума до 25 членов и 11 кандидатов. Состав секретарей был расширен до 10 человек. Таким образом, он сразу «растворил» своих старых соратников среди новых функционеров, на которых хотел делать ставку в будущем. Думаю, если бы Сталина не сразил инсульт, он нашел бы повод для обвинений Молотова, Микояна, Берии, некоторых других, чтобы устранить их из руководства, попутно возложив на них вину за очень многое, что, как чувствовал стареющий «вождь», отягощало его исторический портрет. Но старые аппаратчики хорошо изучили «Хозяина». Через несколько часов после его смерти они решили в интересах «обеспечения бесперебойного и правильного руководства» первым делом отодвинуть от главного рычага власти новоявленных выдвиженцев.
Совместное заседание утвердило предложение «ядра» более чем в два раза сократить численность Президиума, доведя его до 10 членов и 4 кандидатов в члены. К старой «сталинской гвардии» — Г.М. Маленкову, Л.П. Берии, В.М. Молотову, К.Е. Ворошилову, Н.С. Хрущеву, Л.М. Кагановичу, А.И. Микояну были добавлены лишь трое — Н.А. Булганин, М.З. Сабуров, М.Г. Первухин. Некоторые деятели, пробыв по прихоти Сталина в составе Президиума менее пяти месяцев, исчезли с высокого политического небосклона, чтобы больше никогда там не появиться: В.М. Андрианов, А.Г. Зверев, И.Г. Кабанов, В.А. Малышев, Л.Г. Мельников, Н.А. Михайлов, П.К. Пономаренко, А.М. Пузанов, И.Ф. Тевосян, Д.И. Чесноков, П.Ф. Юдин. Л.И. Брежнев пока тоже не удержался в этой высокой партийной «обойме» (его отправили, освободив от постов кандидата в члены Президиума и секретаря ЦК, заместителем начальника Главного политуправления Советской Армии и Военно-Морского Флота).

После 1934 года официально на должность Генерального секретаря ЦК никто не избирался. Всем и без того было ясно, что первым лицом, «господствующей личностью» в государстве, обществе, партии был Сталин. После его смерти человека, обладающего таким же авторитетом, не было. Маленков, который последние годы по поручению «вождя» вел дела в ЦК, был назначен, повторю, предсовмина. Решили неопределенно, словно давая испытательный срок: «Признать необходимым, чтобы тов. Хрущев Н.С. сосредоточился на работе в Центральном Комитете КПСС, и в связи с этим освободить его от обязанностей первого секретаря Московского комитета КПСС».