Посвящение 41 роте майора Навроцкого В. Д. 1975-1978 г.г.

Молодец автор! А вот и герои твоих повествований.

Сысоев Валерий Иванович на 70-летии 786 ИАП


Никулин Владимир Леонидович (справа) на том же мероприятии.

Сапрыкин Евгений, 413 к/о.
Всегда завидовал 3-ему взводу. Молодцы мужики. Дружные.

ДВИНСКАЯ ПОВЕСТЬ


Посвящается 41-й роте майора Навроцкого В.Д. выпуска 1978 года.

НАЧАЛО

Палаточный городок, развернутый для абитуриентов летом 1975 года на училищном автодроме шумел, двигался, и в этом движении уже угадывались элементы нового, непривычного, пугающего армейского порядка, в который каждый из трех с половиной тысяч жителей автодрома стремился попасть. Этот огромный людской поток растекался ручейками по факультетам, ротам, палаткам, которых с первых «армейских» часов нужно было держаться и привыкать все делать по команде. Под грибками между палаток мучились дневальные, уже вкусившие тяготы и лишения военной службы. Курсанты старших курсов заводили через западное КПП крепости длинные абитуриентские роты в столовую и в учебные корпуса на вступительные экзамены. Где-то рядом текла Двина. Ее дыхание чувствовалось по кричащим в вышине чайкам.
На учебном аэродроме в солнечном свете серебрились остроносые самолеты с большими красными звездами на килях. Они притягивали взгляд, манили чем-то непознанным, неизвестным и потому очень интересным, и весь этот авиационный пейзаж захватывал воображение, подталкивал внутреннее желание пройти, прорваться, поступить и узнать – что там в этих самолетах внутри. Палаточные знатоки рассказывали про их типы и характеристики, слушали их внимательно, а спорить было некому.
Из крепости выходили на занятия курсантские роты. Они проходили мимо автодрома размеренным, твердым шагом, в ногу, издалека напоминая покачивающийся корабль, Десятки лиц в пилотках и выгоревших гимнастерках, сливались в один размытый запоминающийся образ в синих погонах с широкими белыми полосками. В старшекурсниках угадывалась какая-то внутренняя сила, которую мы, вытягивая шеи, пока не могли понять. Как далеко тогда было до них дотянуться!
Старая крепость поражала своей стеной из большущих гранитных камней, рвами и высокими валами с зеленой травой. Плац училища казался невообразимых размеров, а старинные пушки, расставленные среди зданий прошлого века, добавляли крепости тот романтический ореол, который сразу бередил душу, не отпускал и оставлял в голове одну единственную, пульсирующую мысль, - Я хочу здесь учиться! Я должен здесь учиться! Нет! Это просто невозможно, чтобы я здесь не учился! И это, - “Я хочу!”, пронизывало три с половиной тысячи человек, из которых отбирали 1800 будущих курсантов ДВВАИУ. Старая крепость как сито просеивала претендентов, которые уже карабкались по ее стенам на валы. Шел штурм!
У училища было длинное название – Даугавпилсское высшее авиационное инженерное училище ПВО имени Яна Фабрициуса. Название соответствовало размерам крепости, а имя Ян Фабрициус добавляло незнакомый “иностранный” элемент. Кто был этот знаменитый латышский Ян, в палатках представляли смутно.
В 1975 году училище открыло двери широко. Шел первый набор по программе высшего училища и предпоследний по программе среднего. Впервые в жизни окунувшись в тысячный абитуриентский муравейник, я растерялся, вернее испугался большой стены, и после объявления, что все, кто не пройдет по конкурсу в высшее училище, в среднее зачисляться не будут, остался в роте абитуриентов среднего училища. В 17 лет был сделан первый самостоятельный выбор. Синицу рука держала крепко, и на мандатной комиссии я произнес заветный набор букв – РСО. Баллов у меня было с запасом, и к буквам РСО на мандатной комиссии добавили цифру – 415. Я еще не знал тогда, что эта цифра будет значить в моей дальнейшей биографии.
По училищу уже мелькали лысые головы зачисленных, и после парикмахерской я пополнил их счастливые ряды. Первая армейская прическа мою голову явно не украсила. Но это была такая мелочь в сравнении с ощущением себя первокурсником. Старая крепость приняла меня в свои громадные каменные объятия.
В номере своей роты – сорок первая, я сразу уловил тревожную, настораживающую историческую параллель. Казарма сорок первой стояла напротив автопарка. Само здание было огромное, оно вытягивалось длинной буквой П от автопарка до северного КПП крепости. Но 41-й досталась лучшая ножка этой буквы. Рота имела свой закрытый внутренний дворик, из которого был второй вход в казарму, через дорогу находились госпиталь, почта и забор в жилую зону. Далеко, далеко были столовая и центральный КПП. Эти два минуса рота прочувствовала в дальнейшем. Казарма удивила толщиной стен, почти метр, и закругленными арками проходов между кубриками, заполнявшимися курсантами 41-й.
Выдали форму. Бывшие солдаты и сержанты показывали секреты мотания портянок. Моталось легко, но все ошибки в намотке через некоторое время подавали болезненные сигналы. Яловые сапоги заполнили казарму тем неповторимым армейским запахом, который навсегда отпечатывается в памяти. И спустя много лет этот первый запах казармы, как и запах авиационного керосина, при повторе бьет в мозг, и, подобно розыскному псу, уловив его, хочется “сделать стойку” и окунуться в волны памяти. Первый армейский запах, как запах подснежника! Никто еще не знал, что потом, натруженные сапоги с обмотанными на ночь почерневшими от пота портянками, запахнут по-другому! И ты будешь всю ночь спать и нюхать этот “аромат”, и при этом спать крепко, провалившись от усталости в мелькающие, незапоминающиеся сны.
Я смотрел на себя в зеркало. В зеркале был не я. В зеркале был другой человек со стриженной под ноль головой, в пилотке с красной звездочкой, в гимнастерке с синими курсантскими погонами. Мои были только глаза. Меня переодели и вывели на сцену театра играть роль, которую я не знал. Я не знал слов, я не знал своих партнеров, я не знал даже название спектакля, я знал только его финал. Я не знал режиссера. Какая-то невидимая грань отделила мое прежнее состояние, мою прежнюю жизнь от новой, в которую я так стремился попасть, и которую я сейчас не понимал. Почувствовать грань этого перехода, этот разрыв с прежней жизнью я не успел. Динамика первых курсантских часов подхватила, приподняла и бросила меня в бурлящий водоворот команд и приказов. Сорок первая рота то рассыпалась как горох по кубрикам, то собиралась в кучу, которая приобрела стройные очертания трех взводов из шести классных отделений. Режиссер сорок первой, майор Навроцкий Василий Давыдович, начал работать. Шли первые легкие репетиции. После отбоя на втором ярусе металлической кровати я уснул счастливым сном. Старая крепость заботливо укрыла меня своим ночным покрывалом, на душе было тихо и беззаботно, завтрашний день был так далеко, и металлические пружины кровати успокаивающе скрипели, - “Спи спокойно, все хорошо!”.
Громкая, как выстрел, команда, - “Рота подъем, 45 секунд!”, - подбросила меня, вырвала из сна. Я прыгнул вниз на спины копошащимся соседям. В узких проходах между кроватей судорожно толкалось 415-е классное отделение. Я натягивал бриджи, крутил вокруг ноги портянку… Секунды таяли. Команда, - Приготовиться к построению!- застигла меня в бриджах и в сапогах. Натягивая на ходу гимнастерку, схватив пилотку и ремень, я рванул к выстраивающемуся, заспанному отделению. Команда, - Строиться! - застала меня в строю, застегивающим ремень. В строй прыгали последние отставшие. На полу валялась табуретка. -Рота равняйсь! Смирно! Две громкие команды командира роты прошли одним предложением. Они проникали в тело до самых косточек, и оно боялось шелохнуться. Наступило утро. В казарме стояла мертвая тишина…

Понравилось! Майкл, вот же твой жанр (а не всякие там пародии и "послания" )
Ждем продолжения!

Майкл,браво!!!Мне эта тема особенно близка.Ведь Василий Давыдович Навроцкий после 41-ой роты нас принял-48-ую,и жили мы в тех же стенах александровской казармы.Так что ВСЕ узнаваемо!!!ПРОДОЛЖЕНИЯ!!!!

Баня

Пар поднимался к потолку, выхода у пара не было, и он собирался в жирные водяные капли на сером верху, на серых стенах, на окнах, где вместо стекол стояли толстые стеклянные квадратики. Всюду был пар и бетон. Бетонными были даже лавочки, стоявшие стройными рядами в помывочном помещении, где одновременно мылись девяносто человек.

Баня была по субботам, время помывки в распорядке «плавало», большая сорок первая мылась в два захода, по три классных отделения. В походе в баню было какое-то магическое действо, повторяющееся каждую неделю. Сорок первая полурота шла в баню кружным путем, через центральное КПП. В каком году была построена баня не знал никто, возможно в ней мылись довоенные латышские крепостные полки, возможно кирпичные стены бани уходили «корнями» еще глубже, но в любом случае место было историческое, и табличка на стене могла быть кстати. Но внешний вид исторического одноэтажного сооружения был прост и непривлекателен.

«Тыловая группа» затаскивала внутрь огромные мешки с чистым бельем, над окошком выдачи белья висел неизменный листок с надписью – «грязное белье меняем в роте, первый взвод меняется со вторым». Пахло грязными портянками и эта портяночная вонь была привычной и не злой. В предбаннике шкафчиков не было, вдоль длинных скамеек висели десятки крючков и горе было тому, кто в этой тесной суматохе терял какую-либо принадлежность своего туалета. В окошке все выдавалось на «сдаш на даш». И если ты всунул туда одну грязную портянку, одну чистую и получишь. С трусами, в случае утраты, случалась полная трагедия. Можно было остаться и без полотенца, что в условиях бани было кошмаром. Полотенца в роте каким –то непостижимом образом под чутким присмотром дневальных постоянно исчезали со спинок кроватей, «дырка» от пропавшего полотенца гуляла по казарме, недостача за считанные секунды восполнялась от соседа, а когда количество недостающих полотенец в роте перевалило за полсотни, каптерщики закричали «Караул!» и со всей роты вычли за недостачу из очередной «получки». А пропадали полотенца на «технические нужды» отдельных индивидов, например, для наведения блеска на сапоги.

Девяносто человек раздевались одновременно, к окошку выдачи белья вставала очередь, и первые счастливчики бежали в бетонный зал помывки. Счастье их было недолгим, зал быстро заполнялся голозадой толпой, и только здесь в человеке было видно всё и не всё увиденное вызывало восторг. Гремели цинковые, почерневшие тазики, изрядно помятые и прогнутые. Их перед употреблением ошпаривали, после чего они считались чистыми. Очередь к восьми парным вентилям с горячей и холодной водой не убавлялась никогда, хотя вода текла хорошо. С полными тазикам курсанты усаживались голыми п… на бетонные скамьи и начиналась помывка, превращаемая отдельными представителями голозадого сообщества в подобие волшебства. Хозяйственные курсанты раскладывали по лавке свои банные причендалы, мылись основательно, неторопясь, подолгу распаривая в тазу мочалку. Намыливались в несколько заходов, тщательно растирая те места, где чесалось. Соседи по лавке терли друг другу спины, дело это было трудное, потому что встречались такие накаченные тела, у которых спины были из-за мышц непробиваемые, мочалки они не чувствовали, и натирание превращалось в каторгу для натирающего. Тут же подстирывали личные трусы стиляги, не признававшие трусы казенные. Удивительно было то, что они ухитрялись их потом сушить в казарме, и это в 41-й роте В.Навроцкого! Нехозяйственные мылись быстро, в один намыл, после чего лезли в «душевые кабины», которых было только две, здесь намыленная очередь была еще больше. но под струями душа счастье было полным.

Дефицита мыла не было. Его выдавали и его хватало. А флакончик шампуни, неслыханная роскошь, от протянутых мокрых ладоней, просивших «капнуть» испарялся мгновенно. Не было и перхоти на молодых, горячих головах.
В роте были особо чистоплотные личности, которые мылись с двумя тазиками, окунув во второй свои ноги, распаривая в горячей водичке грибки, прочно проросшие между пальцев ног. Надо сказать, что эта зараза на первом курсе распространялась как эпидемия, особо выдающиеся грибники из-за перевязанных в санчасти ног не могли носить сапоги и ковыляли в хвосте роты в синих резиновых полукедах, выданных для занятий спортом. Смотрелись они в бриджах и полукедах восхитительно, но чувства отторжения к ним не было. Относились к грибникам безразлично равнодушно, как к обыденности, сегодня он – завтра я.
Насмотревшись в первые месяцы на банные тазики, воочую разглядев что в них и как моют, я проникся к ним чувством полного презрения и в руки не брал. Я стоял долгую очередь в душ, сначала обливался , отходил намыливался и дальше стоял долгую очередь, чтобы все смыть под лейкой. И все. Интересно, что в этом варианте, времени на мытье у меня уходило меньше.

После бани, в чистом белье и особенно в чистых портянках, иногда новых, было погружение в какое-то необыкновенное счастливое бытие, телу было легко и приятно, оно взлетало и парило, и только громкая команда старшины возвращала его в земную курсантскую реальность. Но эти короткие мгновения послебанного блаженства, зацепились в памяти.
На втором курсе я «протоптал дорожку» в персональный душ в котельной, стоявшей рядом с казармой. Отцепившись от роты, шагающей в баню, я «плескался» один. Длилось это несколько месяцев, пока меня не турнул из котельной разгневанный кочегар.