Не знаю, как лампа и керосин, но в годы службы на Новой Земле, будучи дежурным по полку, был свидетелем, как начхим полка майор Соболь вычислил одного такого Аладдина, вернее вынюхал. Полдня простоял в спальном помещении казармы эскадрилий, вертя во все стороны втягивающим воздух носом. И к обеду снял со своего места огнетушитель, а в нём оказался (угадай с трёх раз)...

Изолятор

Зимой в крепость пришел грипп. Пришел он со всех сторон и от ото всех сторон курсантские роты отступали, неся потери. Длинные очереди больных вставали после обеда в коридоре санчасти, первый курс валился первым, я сломался быстро, с температурой 38 меня определили в категорию легких и направили в изолятор. Под него оборудовали старую казарму напротив западного КПП.

В неярком свете ламп стояли ряды двух ярусных кроватей, забитые больными, лежащими под шинелями. На столе стояла десяти литровая бутыль с желтой микстурой. Я выпил горьковатую жидкость, проглотил какие-то таблетки и залез на свободный второй ярус. Топились огромные печи. Все это напоминало военный госпиталь времен войны. Я лежал под одеялом и шинелью в разламывающемся состоянии, проваливаясь в сон, и это погружение в температурный отдых доставляло радостное состояние покоя. Мне не нужно было ничего, кроме этой кровати, шинели и возможности сна без подъемов и построений.

В казарме текла своя жизнь. Шло небольшое движение. Внизу, на первом ярусе резались в карты, что меня сильно удивило. В 41-й роте карты я не видел. Игра закончилась плачевно. Влетевший в казарму прапорщик Акулов по кроватям добрался до картежников, раздавая направо и налево оплеухи, игроки прыгали в стороны, разбегались по своим местам и зарывались под шинели. Разорванная колода карт рассыпалась по полу. Стало тихо. А Акулов грозил картежникам высылкой на мороз.

Туалет был белым, от хлорки, покрывавшей всю его мокрую поверхность сантиметровым слоем. Пары хлора били в нос и в глаза, дышать было невозможно, глаза слезились и из нужника больные вылетали пулей.

Температура поднималась. Я это чувствовал по горячему, расслабленному ломающемуся телу, отяжелевшая голова погрузилась в полубред, стало ничего не нужно. Перед глазами встала картинка из фильма «Как закалялась сталь», когда заболевшие тифом кричали «Жарко!» и выбрасывались из барака на снег. Утром, после градусника, меня перевели в госпиталь.

Maikl пишет: Изолятор

Под него оборудовали старую казарму напротив западного КПП.

Это та, в которую потом вселили 47-ю роту?

А я вот помню изолятор в здании будущей общаги (рядом с госпиталем). Значит, это было чуть позже.
Во время разгара эпидемии гриппа мне тоже захотелось отдохнуть от казармы. Уж не помню, как я температуру нагнал, но я таки там оказался...

Дней пять без подъемов и построений, в блаженной неге, и с томиком Фенимора Купера в руках, пролетели, как на курорте.
И самое интересное, что я умудрился в этом заповеднике настоящих гриппозных больных, с которыми рядом находился постоянно, не заболеть!

Н-да, сейчас бы я такую глупость делать не стал...

Строй

Время в первые курсантские месяцы приобрело новую реальность. Оно вдруг полетело, понеслось, оно стремительно таяло, и я все время был догоняющим. Я бежал за временем, а оно стало не мое, оно стало общее, ротное. Железный часовой механизм ротного распорядка проворачивался с такой силой, что внутри все трещало от напряжения, казалось, что все рассыплется, но стрелки ротных часов двигались и вбивали курсантов как гвозди в отведенное для них временем место.

Места менялись, но главным местом был строй, с которого теперь все начиналось и все заканчивалось. В эту застывшую человеческую массу надо было встать или «нырнуть», «нырнуть» вовремя, крикнуть «Я», и в этом строю курсант попадал в «зону безопасности». Строй прятал, прикрывал, спасал, успокаивал и вселял уверенность. В строю было хорошо. Вне строя было плохо. Курсант, выпавший из строя был шариком для битья, его "били" все начальники, и хорошо, что все заканчивалось на зам. ком. взводе. Опоздать в строй перед командиром роты было очень грустно и печально. Вот в строю тебя не ругали, ругали строй. В строю ты не был виноват, виноват был строй. Плохо было, что и хвалили не тебя, а строй, но хвалили редко и больших эмоций это не вызывало. В строю терялись имена. Я становился «я», и рядом стояли десятки таких же «я». Команды кричали большому ротному «Я», и мое «я» возвращалось в индивидуальную реальность после команды «Вольно, разойдись».

А рота выбегала на зарядку,
Гремели по ступеням сапоги,
Все каждый день согласно распорядку
И ты хоть плачь, а все равно беги

А бегать на зарядку не хотел никто. Зарядка была всепогодной и всех охватывавшей. В ней были бег и комплекс вольных упражнений №1 на шестнадцать счетов и был этот комплекс какой-то «не живой» и не любимый.
В семь сорок утра наступала кульминация утра курсанта. За двадцать минут заправить кровать, умыться, почистить сапоги и как огурчик предстать на утреннем осмотре в строю перед командиром отделения и командиром взвода. Опять бег за временем. В умывальнике толпа и между коек толкотня. Но сапожная щетка своя, на осмотре три главных элемента – белоснежный подворотничёк, сверкающая бляха и начищенные сапоги. И ты в «тренде», ты просто «герой», утренний. Ты начал день без «раздачи», которую раздают по полной программе не успевшим, закосившим, забывшим, опоздавшим. Эти три элемента утра становятся неизменными составляющими твоего ежедневного утреннего «Я». И ты не одинок. В строю стоят такие сапоги, в которые можно глядеться как в зеркало.

Возле 28-го корпуса большой строй, четыре роты – 41,42, 43, 45. Кричит подполковник Мартьянов – «Фа…аа ..культ..ет! Равня..йсь! Смир…..но!»
Строевой марш Мартьянова для доклада начальнику факультета полковнику Фатееву.
Кто видел этот марш и доклад, кто слышал командирский голос Мартьянова, кто сталкивался с ним лично - "Товарищ курсант! Я Вас накажу!" - тот не забудет никогда.

Выводят каких-то раздолбаев из 43-й роты. По пять суток ареста от начальника факультета. Жуть! Курсанты не меняются. Во времени.





Юрий Бондарев «Горячий снег»

. Что у тебя стряслось в училище? Почему не присвоили звания?
Уханов засмеялся.
– Хочешь - верь, хочешь - не верь, перед выпуском ушел в самоволку, а возвращался - и наткнулся на командира дивизиона. Нос к носу Знакомо окно в первом гальюне возле проходной? Только влез в форточку, а майор передо мной, как лист перед травой, орлом на толчке сидит…
Всунулся я в окно и, вместо того чтобы сразу деру дать, смеху сдержать не смог при виде майора в таком откровенном положении. Вылупил он на меня глаза, а я стою перед ним дурак дураком, и смех разрывает, ничего не могу с собой поделать. Стою на подоконнике - и ржу идиотом.

Спасибо, Миша!

Крепость

Крепость дышала историей, но это дыхание ощущалось слабо. История крепости и история старой русской армии в ней стоявшей, была закрыта покрывалом забвения и молчания. Историческая память, историческая связь веков и поколений была разорвана. Огромный каменный обруч из стен опоясывал гарнизон новой советской армии, история которой началась 23 февраля 1918 года. Эта, новая история была написана на стендах ленинских комнат вместе с историей училища, интересовались курсанты этой историей мало, а в аудиториях на занятиях и семинарах они изучали Историю КПСС, погружаясь в библиотеке училища в ленинские работы.

История крепости, письменная, в крепости отсутствовала. Вернее ее присутствие курсантами не ощущалось. Не было книг, не было памятных табличек на зданиях казарм и арсеналов. Для исторической памяти на здании штаба училища висели две мемориальные доски, на одной было записано, что в крепости томился друг А.С,Пушкина Вильгельм Кюхельбеккер, декабрист, на другой была информация о поэте Мусе Джалиле, сидевшим в застенках крепости в период фашистской оккупации.

Всю остальную, закрытую историю крепости курсанты осваивали самостоятельно. Начиналось это освоения со старых казарм, они впечатляли метровой толщиной стен, закругленными арками кубриков, бетонными полами, натираемыми мастикой как в XIX веке. Именно на этих полах связывалась история поколений, и надраивая мастикой пол во взмокшей от пота майке, курсант чувствовал, чувствовал интуитивно сколько пота было пролито над этими полами в предшествующие годы, далекие и близкие. И с незапамятных времен доехало в казарму «изобретение» - волокуша, которую тащили по полу как плуг, оставляя исторический след сверкающей мастики.

Далее, историческое освоение крепости переходило на валы, летом они покрывались зеленой травой, и на этом кусочке природы, среди кустов и деревьев, отдыхали уставшие курсантские тела от казарменной суеты. Стены крепости были неприступными, спрыгнуть с них без переломов было невозможно, но по всему периметру крепостных стен были сделаны «секретные» проходы «слазы». Первыми их проделали курсанты 50-х годов, расширили и улучшили их конструкцию курсанты 60-х, а курсанты 70-х нагло пользовались трудом предшествующих поколений. Географическое расположение крепости в стороне от центра города Даугавпилса, ее мощная стена доставляли большие сложности для самоходчиков. И именно «слазы» позволяли им беспрепятственно прорываться по неотложным делам в город. Количество «слазов» и их характеристики до конца не изучены, не освещен этот вопрос и в известной книге «Крепость на Двине».

Наиболее удобные были со стороны казарм первого факультета и слева от центрального КПП, оттуда открывалась прямая дорога на дамбу реки, вдоль которой бежали в спортивных костюмах самоходчики, чаще в выходные дни и ночью. А напротив казармы второго и четвертого факультета «слаз» имел другое предназначение. По нему можно было легко спустится в училищный тир и поиграть в футбол среди мишеней. И снизу, стоя у крепостной стены, трогая эти огромные гранитные камни руками, возникало какое-то легкое ощущение прикосновения к истории, правда быстро проходящее.

По училищу стояли старинные пушки. Самая известная пушка стояла возле западного КПП. Ходило много устных легенд, что эта пушка в какие –то года стреляла по выпуску самопальными курсантскими зарядами, но письменные свидетельства этих салютов общественности не предъявлены. Возможно именно поэтому ни одной пушки не стояло возле казармы второго факультета во избежание экспериментов со старинной артиллерией.
В училищном сквере стоит исторический памятник – фонтан из трех пушек. Но этот исторический монумент привлек внимание не всех, во- первых от исторического восприятия сквера отвлекал стоявший напротив чепок. Во- вторых, курсанты, выгребая в сквере кучи опавшей листвы и выметая его дорожки метлами, не думали об истории, они думали о другом, поминая это историческое место добрыми историческими русскими словами. И бюст тов. Сталина с постамента в сквере был убран весьма кстати.

Музея в училище не было. Куцые исторические брошюрки, выпускаемые кафедрой общественных наук к юбилеям училища интереса в курсантской среде не вызывали и исчезали также незаметно, как и появлялись. Советские городские власти были от крепости в полной стороне, а военное руководство делало в ней все что хотело. В 50-е годы снесли костел, равелины и редуиты вокруг крепостных стен были заброшены и частично разобраны. Но стояли казармы и здания, стояли хорошо. Сейчас крепость представляет из себя печальное зрелище. Большинство разрушенных зданий восстановлению не подлежит.